Семен

Приходит ко мне мой друг, назову его Семеном, весь пощипанный какой-то, и очень тихий. Всю жизнь он был весельчаком. Смолоду, если где-то на улице или в доме пели или играли на гармошке, то он был там, а  если собиралась толпа более 2-х человек, то он обязательно выступал перед ними. А ко мне пришел молча угрюмым, и даже не срезу сказал, что его за сегодня два раза смертно оскорбили. Я далее буду за него писать от первого лица, так меньше знаков, о которые я препинаюсь.

Послала меня моя старуха на Черкизовку за носками, а оттуда просила съездить за медом в Манеж, там выставка меда по 60р/кг. Долго я бродил по Черкизовке, замерз, ноябрь ведь, ну взял на грудь немного. А как вышел с рынка, не узнаю округи и все. Остановил я мужика и спрашиваю - как на Красную площадь пройти. А он мне в глаза смотрит и молчит. Я сразу понял, что он мне рубль дал бы, да нет.  Рассчитывал я на него, но не сильно.

 Перед вторым мужиком я, понятно, сначала извинился и опять спрашиваю, как на Красную площадь пройти. Он тоже рот открыл, по сторонам посмотрел, нет ли третьего, и обе руки в карманы сунул.  Я уже на два рубля стал рассчитывать. Тут у меня в глазах помутилось и дальше ничего не помню. Очнулся я дома в постели, моей бабки нет. Приемник на этом радио «Эхо Москвы» вещает. Вспомнил я этих двух мужиков и, так мне грустно стало, оскорбили они меня оба сильно».

От автора. Я понял, что оба мужика оскорбили Семена на счет один, и я стимулировал его рассказ на второе оскорбление. Казалось, что оскорбил его такой же «друг», как и я и тоже с непримиримыми принципами. Вот, что Семен мне поведал.

Когда я проснулся, попил водички и опять лег, спать не хочу и по приемнику этот Венедиктов, ну что с длинными волосами и голову все время на стол кладет, вещает про суд над ТВ-6. Суд, мол, кончился и обжалованию не подлежит. И решил я тебе (т.е. мне) позвонить, а тебя дома нет, Тогда звоню Ивану, он так же как и ты все к словам цепляется, мне рот затыкает и со мной никогда не согласен.

Рассказал я Ивану, что слышал, а он никогда последние известия или новости не слушает, и не знал, что ТВ-6 судят. Ну, сказал я, что закрывают ТВ-6 за то, что их реквизиты меньше уставного капитала. Как Иван взъерошился на меня, опять, как всегда, я чушь несу. Поднапрягся я и вспомнил, что и вправду, по приемнику не так говорили. Там все бубнили, что закрыли их, за невыплату дивидендов. Я быстренько сообразил и сказал чуть иначе. Тут Иван совсем озверел. И говорить со мной больше не хочет, бубнит, что дивиденды  не подсудны и их устанавливает только совет директоров. Орет на меня и все время говорит, что перед тем как рот открыть,  надо  знать или уметь думать.

Тут уж я не выдержал, – Как с тобой трудно говорить. Ты что, меня  дураком считаешь? Ведь кроме тебя мне ни кто так  не говорит. Даже на собраниях меня никто не критиковал, а ведь я был заведующим сберкассой, на общесоюзные конференции ездил, один раз своего районного начальника замещал. А когда в институте был секретарем комсомола, меня все слушали. Иван опять свое бубнит, мол, слышу ли я, что говорю, я сказал, что очень хорошо слышу, слух у меня с детства музыкальный. Тогда он взял и, обозвал меня дураком. Как  он меня оскорбил. Второй раз за день меня очень оскорбили. А трубку он не положил, а поставил, она у него сама на столе стоит, и ушел. Я говорю, а он меня не слушает. Я не сразу догадался, чего он там притих. Зато следующий раз, когда буду говорить с Иваном, я обязательно у него спрошу, зачем он  мне постоянно предлагает не кричать «держи вора», ведь я так ни разу не сказал.